Могилу царя Давида в Иерусалиме я нашел, но особой энергетики не почувствовал. Только атмосферу намоленности. Может и правда его могила в Вифлееме? Туда пока не доехал. Зато как же меня поразила могила девы Марии и родителей. Внутри, когда все ушли, а я зашел, чтобы попросить создателя облегчить ее боль за нас, на меня снизошел катарсис слезы сопли. И это на меня, на невоцерквленного человека, рассматривающего религии не с благоговением, а с лупой. Я тогда очень удивился своей реакции.

---

Не люблю гнев, но до тех пор, пока меня будут кусать и насмехаться deal with it.

---

И это на самом деле не есть пресловутый баланс, это, скорее всего, вещь, которую необходимо было пережить в период становление. Далее баланс будет поддерживаться разнополярностью праведного гнева и доброты. Связующей нитью будет смех.

---

«Как многие изумлялись, смотря на Тебя,- столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его - паче сынов человеческих! Так многие народы приведет Он в изумление; цари закроют пред Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали. [Господи!] кто поверил слышанному от нас, и кому открылась мышца Господня? Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились.» (Исайя 52:14-53:5)
Оба отрывка, несмотря на их разительное отличие, относятся к Мессии. Они представляют два аспекта опыта Самости, переживаемого эго: деспотичную власть, которой приходится повиноваться, и источник страдания, который также разделяет мучения; как будто Яхве и Иов соединились в одном индивиде.

---

Оттуда же.

В двух следующих примерах мы обратимся к тому, кого называют Мессией бен Давидом и к тому, чье имя Мессия бен Иосиф. Различие состоит между царственным, победоносным, правящим Мессией и кротким, страдающим Мессией. Пример царственного Мессии можно найти в Псалме II, так и называющемся мессианским:
«Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?
Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его. [Мессии], "Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их."
Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им.
Тогда скажет им во гневе Своем и яростью Своею приведет их в смятение:
Я помазал Царя Моего над Сионом, святою горою Моею; возвещу определение: Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя; проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе;
Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника".
Итак вразумитесь, цари; научитесь, судьи земли!
Служите Господу со страхом и радуйтесь [пред Ним] с трепетом.
Почтите Сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем, ибо гнев Его возгорится вскоре. Блаженны все, уповающие на Него.»
Вот образ царственного, правящего, победоносного Мессии.

---

В Израиле родственники мне организовали и даже оплатили экскурсию в пещеру, где просветлялся рабби Шимон, автор книги Зогар. Там же находится деревня, где живет много друзов. Еще была Магдала, недавно случайно раскопанная. В Магдале мне стало очень плохо от той энергетики. Я чуть не скопытился там в обморок и жара не при чем, жару я переношу отлично. Впрочем, об этом я уже тут писал. Но что-то опять вспомнилось)

---

Относительное сходство этой истории с легендой о рождении Христа явно должно означать лишь то, что очередное рождение аналогично предыдущему... Такое странное повторение или удвоение событий, характерных для жизни Христа, дает повод предположить, что следует ожидать второго, самого последнего Мессию. При этом речи быть не может о возвращении самого Христа, ибо тогда он пришел бы «на облаке небесном», а не родился бы вторично, да к тому же еще от соединения Солнца и Луны... тот факт, что Иоанн, изображая рождество, использует миф об Аполлоне и Лето: в противоположность христианской традиции, речь там идет о продукте бессознательного.»


Рождение и судьба Мессии приводят Юнга к связанной теме двух Мессий, которую он представляет параграфе 168:
«Позднейшая традиция, главным образом каббалистическая, говорит о двух Мессиях — Мессии бен Иосифе (или бен Эфраиме) и Мессии бен Давиде. Они сравниваются с Моисеем и Аароном, а также с двумя сернами, в согласии с Песнью Песней Соломона, 4,5: "Два сосца твои, как двойни молодой серны". Мессия бен Иосиф, согласно Второзаконию, 33,17 — "первородный телец", а Мессия бен Давид — едущий верхом на осле.16 Мессия бен Иосиф идет первым, Мессия бен Давид — вторым. Мессия бен Иосиф должен умереть, дабы "кровью своей искупить детей Яхве". Он падет в битве с Гогом и Магогом, и Армил убьет его. Этот Армил — не кто иной, как Анти-Мессия, порожденный Сатаной на мраморной скале. Он, в свою очередь, будет убит Мессией бен Давидом. После этого бен Давид спустит с небес новый Иерусалим и вернет к жизни бен Иосифа. В позднейшей традиции бен Иосифу отводиться довольно странная роль. Та-бари, комментатор Корана, замечает, что Антихрист будет царем иудеев, а в Mashmi'a Yeshu'ah Абарбанеля Мессия бен Иосиф, собственно и есть Антихрист. Таким образом, он не только характеризуется как страждущий Мессия по контрасту с Мессией победоносным, но и, в конце концов, воспринимается как антагонист последнего.»

castalia.ru/perewody/posledovateli-yunga-perevo...

Блядь, ну я так и предполагал все))) Юнг никогда меня не подводил)))
Осталось вычислить армила.

---

14.08.2016 в 00:00

Пишет  Веселый робот:

Немного альтернативной истории
Итак, допустим, зимой 1930/31 года Остап Бендер благополучно перебрался через румынскую границу и сохранил при себе всё золото. Ну то есть как сохранил... часть на радостях пропил сразу же в Кишинёве, часть прокутил в Бухаресте, часть просадил в Вене, весьма немалую часть потратил на красивое ухаживание за одной дамой в Париже - короче, остатка едва хватило на билет до Рио-де-Жанейро (первого класса, естественно). Пришлось вспомнить основы ремесла и зарабатывать

...читать дальше (еще 2988 символов) >>

на жизнь, окучивая довольно немалую в Бразилии белогвардейскую эмиграцию - то выдавая себя за сына адмирала Колчака, то организуя филиал "Союза меча и орала". Но постепенно Остап знакомился с ландшафтом, учил португальский, вписывался в местное общество, и перед ним открывались всё более широкие перспективы.

Бразилия переживала сложные времена. Великая Депрессия обрушила цены на кофе и сахар - основные статьи экспорта - и разорила страну. Осенью 1930 года, как раз незадолго до прибытия Бендера, произошёл переворот, к власти пришёл Жетулиу Варгас и стал строить диктаторский режим, опираясь на фашистское движение интегристов. Местные коммунисты, естественно, были его врагами... а значит, видный русский антикоммунист, глава крупной тайной организации с огромными связями, опытнейший конспиратор, отлично вписывался в повестку дня! Он мог бы втереться в доверие к бразильским коммунистам, выдать себя за эмиссара Москвы и накрыть всю организацию! С этим проектом Бендер через одного очарованного им белого генерала вышел на крупного чина в бразильской тайной полиции, тот сообразил, что операция пахнет серьёзным попилом, доложил Варгасу, тот дал добро и выделил бюджет.

В этот момент альтернативная история и начала заметно расходиться с реальной. To make the long story short, Бендер оказался настолько хорош в роли лже-эмиссара Коминтерна, и ещё лучше - в роли качальщика денег тайной полиции, что через пару лет Компартия Бразилии стала заметно сильнее (харизма Остапа привлекла сотни последователей), а правительство несколько беднее. В результате коммунистическое восстание ноября 1935 года неожиданно оказалось удачным. Режим Варгаса пал.

* * *

В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны Вилларибы, в Виллабаджо вошел мужчина лет тридцати восьми. Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом, ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета. Носков под штиблетами не было.

Он прошел авениду Советскую, вышел на Карлоса Престеса (бывшая Санта-Лусия), пересек Кооперативную и снова очутился на Советской. Но это была уже не та Советская, которую он прошел: в городе было две Советских авениды. Немало подивившись этому обстоятельству, мужчина очутился на улице Ноябрьского Восстания (бывшей Носса-Сеньора-де-Гуадалупе). Подле красивого двухэтажного особняка №28 с вывеской

República Socialista Federativa Soviética do Brasil

2º Casa de Segurança Social


он остановился, чтобы прикурить сигару у чернокожего дворника, что покачивался в гамаке в тени миртового дерева.

- А что, отец, - спросил мужчина, - невесты у вас в городе есть?

Старый негр ничуть не удивился.

- Кому и капибара невеста, - ответил он, охотно ввязываясь в разговор.

Мужчина выдохнул дым и обвел усталым взглядом небо цвета пыльной каёмки на блюдечке и пальмы, чахлые и лохматые, как усы опустившегося предводителя дворянства.

- Нет, - сказал он с огорчением. - Это не Черноморск.

© fortunatus

---

Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, аминь)))))))

---

Как скучно, говоришь о мировых откровениях, а тебя игнорят и обсуждают тока потрахушки и войнушки(((

---

Эта девочка - бес...
Галина Стрелкова
Эта девочка - бес /на бис по углям босиком, канкан/
Эта девочка - твой каприз, что захлопывает капкан,
Оголяя овал плеча, предлагая себя /ложись/.
С легкой нежностью палача до утра забирает жизнь.
Воскрешая из забытья поцелуем "тебе пора".
Эта девочка не твоя. Нет. Точнее твоя. Игра.
С репутацией на кону /в окружении зорких глаз/.
Эта девочка - утонуть. Но ведь ты выплывал не раз.
Правда там позволяло дно. А она - словно сто волчиц.
Этой девочке быть одной. Но так хочется приручить
То неведомое в глазах, что таят в своей глубине.
Эта девочка - твой азарт. А со страстью - азарт вдвойне.
Ты не думаешь про "потом", на него наложив печать.
Но вдруг ловишь себя на том, что ты начал по ней скучать...
Это "что-то" в твоей судьбе. Легкий сбой основных систем.
Эта девочка - о тебе. О себе ничего совсем.
Яркий свет, за которым тьма. Где теряется смысл и суть.
Она сводит тебя с ума, обьясняя про Млечный Путь,
По которому шла домой. И светила ей вслед Луна.
Эта девочка не с тобой. А сама по себе. Одна.
Ты ей хочешь задать вопрос, только кажется он - пустяк.
Эта девочка - передоз, без которого ты - никак.
И второе твое крыло. Между вами как - будто нить.
И все так далеко зашло. Это просто не может быть.
Она смотрит тебе в глаза. И ты слушаешь, как во сне
То, что тысячу лет назад ты уже повстречался с ней.
Это чушь. Это полный бред. Ты не ищешь совсем причин
Для короткого слова "нет" ...И ее телефон молчит...
Словно призванный не мешать. Она снится тебе во сне,
Так, как-будто твоя душа навсегда поселилась в ней.
И не кажется ерундой это сказка про Млечный Путь.
Она стала твоей звездой, что тебе не дает уснуть.
И ты снова жмешь на звонок. Но впустую его накал.

Ты ее уберечь не смог,
Ту, что тысячу лет искал...

---

У меня в детстве был самый верный и любимый друг. Денис. Мы играли в зверей и солдатиков. Фотографировали на пленлчный фотоаппарат, а потом в темноте в ванной пытались заправить пленкутв барабан, чтобы проявить. Потом также в красном полумраке кухни печатали фотки, ожидая пока изображение проявится на картонке в ванночке. У отца была даже штука, которая ламирирует- глянцует фотки теплом))) но потом я стал уходить в мир книг и ему стало тупо неинтересно со мной. С тех пор его почти и не видел. Говорят он стал футбольным фанатом. Почему я вспомнил о нем? Хз. Грустно почему-то. Надеюсь, у него все хорошо.

---

Пять лет назад это написали мне. Просто на мой день рождения. 13.05.2011. пощу потому что грустно.

Укутанный в плащ из дождя и немного потрепанный ветром,
Я блуждаю, тоски не тая, пьяным гостем по этому свету.
Слушай друг, ты случайный мой брат, как ты в жизни моей прописался?
Я не понял, а впрочем, я рад. И, пожалуй, не прочь, чтоб остался.
Для драконов коротенький срок, так можно сказать – ты ребенок,
В остальном все неважно, пойми, эта жизнь только мелкий осколок,
Будут крылья и будет светло, будет день – а за ним бесконечность,
Ну а если достанет молчать, ты звони, поболтаем про Вечность.
Наши вкусы как снег и трава, не понять мне твой мир, буду честен,
Не рептилий прелестный оскал, ни практичности маленькой лести,
Не логичных фигур бытия и ни чувственных частых страданий,
Но одно я скажу – наплевать, ведь в общении нет состязаний.
Нет у нас ни конфликтов, ни ссор, каждый курит лишь то, что достоин,
Мне легко с тобой думать о снах, мне легко посылать все, и вскоре
Снова что-то нелепо писать, беззаботная верная дружба
Между психом, каких поискать, и драконом, искать что ненужно
Ты откусишь врагу пол руки, я придумаю хитрую муку,
Мы с тобой навсегда далеки. Но неважно, я лишь за разлуку.
Проживем рядом сколько дано, а потом может быть разойдемся
Так свободно и очень легко. Слушай, друг… Ну а хочешь, вернемся.
В общем, славный у нас был дуэт. Так глядишь, и дотянем до года
А пока лишь одно я скажу – будь счастливым в любую погоду,
Будь всесилен, когда тяжело, беззаботен, когда неспокойно
Не грусти, даже если темно. Даже если мучительно больно.
Для драконов нет слов и границ, верю, ждут тебя долгие годы,
Слушай сердце – оно не соврет. Обойдут стороной все невзгоды.
С Днем Рождения, Огненный Друг. Долгих лет тебе и достижений
С уважением,
Помни, с тобой
Мистер Ватсон Эван. Гавнюк без сомнений.

---

Шерлок бибиси
Импровизация
Автор shipokryl
Драббл
Энца
Джон и сам не понимал как и почему он оказался в такой позе и ситуации. Раком, наручники приковывают его к какому-то студийному шесту (тьфу на тебя Шерлок за банальность), он даже не имеет права прикоснуться к колом стоящему члену, а сзади не спеша пристроился Шерлок и трахает его с оттяжкой, сам при этом покуривает косячок и потягивает время от времени пивко.
Ему-то хорошо, он обкончался за последние дни от этой нескончаемой ебли, что ментальной, что физической. Редкие оргазмы, которые получал Джон, больше походили на подачку изголодавшей собаке, только для того, чтобы не окочурилась с голоду
Он не хочет думать почему так получилось, что он оказался практически на положении раба... Ммм... Нет, не раба... Шерлокозависимого, этот термин точнее. А ведь Шерлок предупреждал, что зависимость хотя бы от чего-то добром не кончается. Но ебануйжтынахуй, Шерлок!!! Почему ты не дал рецепта независимости от тебя??? Когда ж ты кончишь, ебаный торчок, может тогда я смогу освободить руки и уебошить тебя, ну или хотя бы подрочить, раз с тобой никак иначе нельзя. Ну давай же, любимый, пожалуйста, кончи, для меня, ну? Джон давно уже подмахивает, поскуливая от удовольствия, но тут энергетика тела просто зашкаливает, и он начинает извиваться ужом. Шерлок, как будто прочитав его мысли, и наконец-то отложив посторонние вещества в сторону, серьезно принимается за Джона. Крепко хватает его за бедра и начинает вбиваться... эээ только не напиши, пожалуйста, в матрас, у Джона до последнего не отказывало чувство юмора, но вдруг перед глазами побелело, он рвано выдохнул и обмяк, почувствовав липкие пятна на члене. После этого, как будто успокоившись, как после удачно решенного ребуса, кончил и Шерлок. Сразу же руки обрели свободу, а Джон был заключен в невыносимую нежность рук. Ох, и дурак ты у меня Джон. Хриплый голос над ухом заставил вздрогнуть. Наконец-то голос, а не свои собственные догадки. Неужели ты мог подумать, что я на самом деле хочу причинить тебе боль? Я люблю тебя больше всех на свете... кроме себя. Джон поперхнулся от смеха, Шерлок никогда не поменяется. И это самое ценное в нем. - Но это было нужно тебе, понимаешь? Тебе... Ну там афган, трудное детство... Короче, ты понял. Шерлок потянулся за сигаретой. А когда ты отойдешь от переживаний по поводу того, что твой лучший друг выебал тебя в твою драгоценную девственную задницу, у нас будет другой разговор. Тебе понятно? Шерлок лениво провел языком по нижней губе Джона. Спи теперь, еще поработаю. Мне нужно, ты знаешь, а ты спи. Ты ведь так устал в погоне за мной...

---

Все шикарно, но про голубого щенка, прямо контрольный в сердце. Спасибо авторам.

26.07.2016 в 00:04

Пишет  fandom Detskaya Klassika 2016:

fandom Detskaya Klassika 2016. Мини G - PG-13. Пост 2

Список задействованных канонов:

Олеша, «Три Толстяка»
Родари, «Приключения Чиполлино»
Фингарет, «Демка – камнерез владимирский»
Энтин, «Голубой Щенок»

Название: Чудесное исцеление
Канон: Юрий Олеша, «Три Толстяка»
Автор: fandom Detskaya Klassika 2016
Бета: fandom Detskaya Klassika 2016
Размер: мини, 1659 слов
Пейринг/Персонажи: Три Толстяка, их министры и ОМП
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G (кинк!)
Краткое содержание: Какое лекарство исцелит Трех Толстяков от опасной болезни?
Примечание: фуд-фетиш, по заявке "Три Толстяка в бассейне со взбитыми сливками"
Для голосования: #. fandom Detskaya Klassika 2016 — «Чудесное исцеление»

С самого утра во дворце Трех Толстяков царила суматоха. Ведь именно сегодня должен был прибыть знаменитый Туччо Капуччо, всемирно известный заморский доктор по всем болезням.

Предваряло появление господина Капуччо весьма неприятное обстоятельство: у Толстяков пропал аппетит. Что бы ни готовили их повара, несомненно, мастера своего дела, люди в поварском искусстве образованные и опытные, блюда казались хозяевам дворца невкусными. Торт был уже не торт, а суп — не суп. Бифштексы — недостаточно мясными, а артишоки и вовсе горчили. Три Толстяка были несказанно огорчены таким поведением еды, но даже полная замена поварского состава и всех кастрюль и жаровен не исправила дело. Лишенные любимого времяпровождения — пирушек, Толстяки не только похудели на целых двадцать восемь граммов, но и утеряли здоровый красный цвет лица. Щеки их, прежде имевшие цвет спелых помидоров, побледнели до обычного румянца, что было недопустимо, ведь обычный румянец свойственен всяким беднякам, а не достойным богатым людям.

Придворный доктор трижды осмотрел Толстяков, каждого по одному разу, постучал молоточком по их пухлым коленям, послушал дыхание и вынес неутешительный вердикт: Толстяки тяжело больны, и даже он, доктор с тремя степенями и сорока грамотами, не обладает достаточной компетенцией, чтобы взяться лечить эту болезнь. Слишком уж сложный и запущенный случай. Впрочем, как отметил доктор, еще не все потеряно, есть за границей специалисты более высокого класса, с намного большим количеством степеней и грамот, и, к счастью, он знает одного такого эскулапа.

По повелению Толстяков означенному эскулапу тут же было отправлено письмо с приглашением во дворец и обещанием богатой награды в случае исцеления пациентов. Господин Капуччо ответствовал, что готов прибыть в кратчайшие сроки первым классом самого лучшего поезда, и уже собирает медицинские инструменты и диагностические приборы. Толстяки распорядились встретить дорогого гостя наилучшим образом: выслать за ним позолоченный экипаж, запряженный лучшими лошадьми, поставить перед дворцом самых вышколенных гвардейцев, которые будут по прибытии отдавать эскулапу честь, подготовить комнату с самыми мягкими перинами и организовать в честь доктора Капуччо обед из ста восемнадцати блюд. Самым сложным во всем этом была подготовка комнаты: доктор Капуччо славился своей любовью к чистоте. Он так боялся, что его гений может погубить неведомая зараза, таящаяся в грязи, что не допускал падения на свою одежду и постель даже одной пылинки. Поговаривали, что он даже ходит, чтобы уберечься, в плотном водолазном костюме.

Разумеется, слуги работали изо всех сил, а министры и советники подбадривали их указами, обещавшими суровые наказания за каждую обнаруженную в готовящейся комнате пылинку. Ничуть не меньше старались и повара. Доктор недвусмысленно дал понять в своем письме, что сладкое вредит состоянию его кожи, острое может попортить желудок, кислое — ухудшить работу мозга, а соленое — негативно сказаться на сердце. Так что было принято решение приготовить сто восемнадцать пресных блюд для доктора и еще столько же для самих Толстяков, не разделявших его вкусовых пристрастий.

Но вот наконец долгожданный день настал, и позолоченный экипаж, посланный на станцию, остановился у дворцовой лестницы. Оркестр грянул марш, гвардейцы застыли вдоль расстеленной ковровой дорожки, взяв на караул, а лакей с услужливым поклоном открыл дверцу. Даже сами Толстяки оказали гостю высокую честь, спустившись ему навстречу на целую ступеньку.

Доктор Туччо Капуччо оказался весьма достойным человеком. Это было сразу видно по его грузной фигуре и респектабельной красной лысине. Никакого водолазного костюма он не носил, зато ежеминутно промакивал лоб кружевным платком. С трудом поднявшись по лестнице, в которой насчитывалось целых сорок четыре ступеньки, доктор принял сердечные приветствия и изъявил желание отдохнуть и отобедать после трудного путешествия.

Аппетит у доктора оказался полностью под стать его славе. Попробовав все блюда на столе, он начал критиковать блюда.

— Вот, посмотрите, — говорил господин Капуччо, накручивая на вилку спагетти в остром соусе. — Прекрасный, казалось бы, образец гарнира. Однако же острая приправа, воздействующая на желудок, делает его совершенно непригодным к употреблению без риска для здоровья, да-с.

С этими словами доктор отправил спагетти в рот, посмаковал и еще раз повторил, что острый соус несомненно приводит к язве. Так же, приканчивая жареного поросенка, он рассказал о вреде жирной пищи, а закусывая джемом — о полной бесполезности вареных ягод. Наконец, когда обед был окончен, доктор откинулся, отдуваясь на спинку кресла и заявил:

— Кажется, господа, я понял причину вашей, несомненно, опаснейшей болезни.

— Во всем виноваты повара? — пропыхтел Первый Толстяк.

— Их необходимо казнить, немедленно! — возмутился Второй. — И, на всякий случай, еще и бедняков, которые делают кастрюли, а еще тех, кто выращивает еду и, разумеется, поварят.

— Но если мы всех их казним, кто же будет выращивать для нас хлеб и готовить торты? —возразил Третий. — Давайте лучше казним нашего врача, который не обладает такой квалификацией, как дорогой доктор Капуччо.

— Это просто гениальное решение! — обрадовались Первый и Второй Толстяки.

Немедленно был подписан указ о казни придворного доктора. Впрочем, Толстяки учли, что именно он пригласил господина Капуччо, и милостиво заменили казнь на заключение в клетку к обезьянам. Порадовавшись наказанию виновника, Толстяки даже немного воспряли духом и слегка вернули себе красноту лица, но вопрос окончательного излечения все еще остро стоял перед ними в виде богатого стола, блюда на котором с одной стороны манили запахом, а с другой — казались не слишком вкусными.

— Вся проблема, господа, — доктор Капуччо поднял палец. — В давлении. Все эти прекрасные, хоть и не полезные, блюда, попадая в ваши благородные желудки начинают давить изнутри и не пускают в организм новую еду. Я обнаружил это исследуя множество случаев, подобных вашему. И даже поставил эксперимент, заставив подопытного студента съесть триста сорок пять жареных колбасок, которые он, замечу, весьма любил. Как показал мой эксперимент, когда колбасок в его организме стало достаточно для создания критического давления, мой подопытный уже не мог больше съесть ни одной. Мне приходилось запихивать в него колбаски силой, дабы завершить эксперимент. И что же вы думаете? Давление пищи привело к тому, что он лопнул!

Все присутствующие за столом ахнули, а министры опасливо покосились в сторону Толстяков.

— Что же делать? — испугался Первый Толстяк. — Нам ни в коем случае нельзя лопнуть.

— Да-да, — поддержал его Второй. — Без нас эта страна придет в упадок! Просто представьте себе, что беднякам не на кого будет работать, и они станут работать на себя!

— Вы ведь спасете эту страну в нашем лице, доктор? — взмолился Третий.

— Пожалуйста, спасите эту страну! — хором просили и все министры, которым тоже совсем не хотелось, чтобы их должности были упразднены из-за гибели Толстяков.

— Это очевидно, господа! — доктор Капуччо просиял, радуясь тому, что на него смотрят как на всеобщего спасителя. — Если внутреннее давление велико, то его надо уравновесить внешним! Вам, господа, надо есть, находясь по уши в еде!

Эта мысль показалась Толстякам довольно любопытной. Испытать лечение доктора Капуччо было решено завтра же. Для процедур выбрали бассейн в парке, а в качестве лекарства было решено использовать взбитые сливки с клубникой в силу их повышенной питательности и нежности.

Всю ночь повара не покладая рук готовили сливки и наполняли ими бассейн. К утру все работники кухни уже падали от усталости, но лекарство было готово. Сливки вздымались белой шапкой, украшенные россыпью отборнейшей красной клубники, их воздушные волны доходили почти до краев бассейна, а вместо плитки его края были по решению главного повара, почувствовавшего в себе талант художника, выложены печеньем.

К десяти часам утра в саду появились и сами Толстяки в окружении всех придворных и в сопровождении доктора Капуччо. Были они по случаю процедур одеты в объемные халаты и плавки. Оценив наполнение бассейна и приказав проинспектировать нежность сливок и их температуру, Толстяки погрузились в лекарство. Первый осторожно вошел в бассейн так, что его содержимое, вытесненное его объемной фигурой поднялось до самых краев, Второй последовал за ним, благодаря чему сливки выплеснулись наружу и начали заливать дорожку.

— Ах, восхитительно! — воскликнул Первый. — Мне даже немного захотелось попробовать это лекарство!

— Да-да, — подтвердил Второй. — Доктор Капуччо, безусловно, гений, мне тоже уже хочется сливок!

Третий Толстяк, услышав такое, поспешил присоединиться к купанию, а чтобы не тратить время на спуск, просто рухнул в бассейн всем телом. Поднявшаяся волна и брызги окатили присутствующих, что могло бы быть в другой ситуации конфузом для поваров, не рассчитавших количества сливок, но радостные возгласы на глазах обретавших аппетит Толстяков заставили министров моментально забыть об инциденте, а сами Толстяки его даже не заметили.

— Просто изумительно! — восхищался Первый, подгребая к себе руками белоснежные волны.

— Невероятно приятное лекарство, — вторил ему Второй, вылавливая из сливок клубнику.

Третий только довольно замычал, набивая рот смытым в бассейн печеньем.

Некоторое время Толстяки с наслаждением поглощали сливки, забыв о наблюдавших министрах и делавшем записи о победе своего метода докторе. Щеки их начали алеть, красный цвет пробивался даже через слой белого крема.

— Ура, господа! — воскликнул первый министр. — Они здоровы!

— Ура доктору Капуччо! — вторили остальные придворные. — Качать его!

Министры подхватили заморского эскулапа и попытались качать на руках, но, постольку, поскольку объемами сей ученый муж лишь немного уступал Толстякам, быстро уронили все в тот же бассейн. Поднятая доктором волна захлестнула Толстяков с головой, впрочем, те нисколько этому не огорчились, только открыли пошире рты, ведь не каждый день еда сама стремится поскорее попасть к тебе в желудок, и даже не надо прилагать усилий, чтобы положить ее в рот. Чавкая от удовольствия, Толстяки развлекались тем, что бросали друг в друга пригоршни сливок и облизывали свои пухлые пальцы. Первый Толстяк даже попытался плавать в сливках, но очень быстро оставил эту затею: она отнимала слишком много сил и отвлекала от еды.

— Потрите мне спинку, господа, — попросил Третий Толстяк, нежась в сливках под теплым солнышком.

Эта мысль пришлась всем по вкусу и Толстяки принялись тереть друг другу спины и плечи сливками. Набирая полные пригоршни нежной взбитой массы, они опускали ее на свои головы, подбрасывали сбитые в пену сливки в воздух и, краснея еще больше от натуги, сдували друг другу в лицо словно мягкие облака, и угощая друг друга лучшими из найденных в сливках ягодами.

— Просто великолепное лекарство, доктор, не находите? — радовался Второй Толстяк, ласково похлопывая господина Капуччо по плечу.

— Как я уже говорил, господа, все дело в давлении, — поднял перепачканный в сливках и земляничном соке палец эскулап. — С помощью давления можно превратить даже совершенно нездоровую пищу в абсолютно полезную!

— Ах, это действительно очень важное открытие, — Толстяки на радостях обняли доктора. — Мы наградим вас за него медалью, нет, орденом с изображением моря сливок!

Министры тут же подготовили соответствующий указ и отдали распоряжение отлить Орден Сливок для господина Капуччо. А исцеленные его гением Толстяки еще долго плескались в бассейне со сливками. Правда радость их слегка омрачило то, что почтенные правители чуть не поссорились, решая какой вид лекарства будут принимать завтра: мясную подливу или вишневое желе.

Название: Счастливое будущее
Канон: Джанни Родари, «Приключения Чиполлино»
Автор: fandom Detskaya Klassika 2016
Бета: fandom Detskaya Klassika 2016
Размер: мини, 2221 слово
Пейринг/Персонажи: Чиполлино/Вишенка
Категория: слэш
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Судьба персонажей после революции
Примечание: ООС относительно эпилога книги. Персонажи достигли совершеннолетия.
Для голосования: #. fandom Detskaya Klassika 2016 — «Счастливое будущее»

Если бы Вишенку спросили, какой день был самым главным в его жизни, то он, не сомневаясь, назвал бы тот день, когда познакомился с Чиполлино. Жизнь его до этого момента была скучна, однообразна и наполнена бесконечной учебой, придирками теток, нравоучениями домашнего учителя синьора Петрушки и издевательствами барона Апельсина и герцога Мандарина. До этого момента он был никому ненужным сиротой, для родни — помехой и обузой, для жителей деревни — еще одним нахлебником. Напрасно он старался стать хорошим мальчиком, напрасно выполнял все распоряжения в надежде заслужить одобрение — ничего кроме раздражения окружающих его усилия не вызывали. Пожалуй, только Земляничка, прислуга в замке, и относилась к нему хорошо. Но даже ее сложно было считать его другом, ведь им и парой слов некогда было перекинуться — Земляничка постоянно была занята работой, а за Вишенкой неустанно следил синьор Петрушка, строго-настрого запрещавший ему разговаривать не только со слугами, но даже с золотыми рыбками.

Чиполлино первым назвал его другом, первым протянул через решетку ограды ладонь для рукопожатия. В нем было то, чего не было в Вишенке, — бесконечная уверенность в своих силах, бесшабашное веселье и отчаянная храбрость. Уж он точно не ждал чьих-то распоряжений и не слушал запретов. Эта встреча раз и навсегда изменила жизнь Вишенки. Ради дружбы с таким замечательным мальчиком, как Чиполлино, он был готов на многое, и оказалось, что у него тоже есть характер и под нежной мякотью скрывается твердая косточка. Он не только нарушил правила, ранее казавшиеся незыблемыми, — он выкрал у синьора Помидора ключ от подвала, он выпустил на волю всех пленников, он придумал захватить замок, пока принц Лимон рыскал по лесу в поисках бунтовщиков. И если бы Вишенку спросили, какой день был самым счастливым в его жизни, он вспомнил бы тот день, когда стоял на крыше замка под развевающимся знаменем революции, а обнимающий его за плечи Чиполлино рассказывал, какая замечательная жизнь ждет их совсем скоро.

Вишенка верил, что Чиполлино не ошибся, просто немного не угадал со сроками. Жизнь оказалась капельку сложнее, чем мечты. Да, они победили, но по всей стране было еще много других поместий и замков, принадлежащих благородным семействам Черешен, Персиков и Слив, которые не так легко, как вдовствующие графини, расставались со своим имуществом. И не у всех бедняков было достаточно силы духа для революционной борьбы. Им надо было помочь, и Чиполлино пришлось уехать. Тогда казалось, это ненадолго.

Шло время. Вишенка уже давно перестал быть графом, как не был и прежним Вишенкой. Он стал Вишней — худым, слегка сутулым молодым человеком в круглых очках. Его жизнь нельзя было назвать такой уж безоблачной. Теперь, лишившись титула, он должен был сам зарабатывать себе на пропитание, ведь один из постулатов нового общества гласил: «Кто не работает, тот не ест». Вишня был совсем не против, только он ничего не умел делать, все его знания носили теоретический характер. Барон Апельсин, оказавшийся неплохим фруктом, устроился работать грузчиком на вокзале и не раз звал его к себе в помощники, но на такую работу у Вишни не хватало сил и здоровья, он с детства был болезненным хрупким мальчиком. Выручало то, что многие бедняки по-прежнему оставались неграмотными и то тут, то там требовался специалист, умеющий писать и считать. Вот только платили за такую работу мало, ибо она казалась простым овощам чем-то несерьезным, не то что тяжелый физический труд.

Была и еще одна проблема. У Вишни появились друзья, те, кто знал его по событиям революционных дней. Но для многих других он остался графом, хоть и бывшим, и они смотрели на него с подозрением. Тетки, давно обосновавшиеся за границей, хоть и не слишком любили племянника, но родственных чувств не утратили и прислали ему письмо, в котором выражали надежду, что он одумался, прозрел и готов вернуться в лоно семьи. Вишня не ответил. Как бы трудно ему ни приходилось, свой выбор он сделал еще тогда в саду, пожимая руку опасному бунтовщику. Земляничка несколько раз намекала, что женитьба на ней решила бы многие проблемы Вишни. Она была девушкой трудолюбивой, неплохо зарабатывала, а смена фамилии избавила бы бывшего графа от косых взглядов. Он был ей очень благодарен, искренне недоумевал, что она в нем нашла, но все-таки медлил.

За это время Вишня видел Чиполлино всего несколько раз и то издалека: тот приезжал для участия в митингах и был окружен таким количеством овощей, что пробиться к нему было нереально. Поэтому Вишня не поверил своим глазам, когда случайно увидел Чиполлино на вокзале, стоящего в одиночестве и, казалось, даже в нерешительности. Тогда Вишне стоило большого труда собраться с духом, чтобы окликнуть его.

Но Чиполлино сам заметил Вишню и радостно бросился навстречу, развеяв все сомнения приветственными возгласами. Он потряс Вишне руку, мгновенно завалил вопросами, на которые тот не успевал отвечать, и не то спросил, не то сообщил:

— Переночую у тебя?

— Конечно, — Вишня обрадовался и одновременно растерялся. Чиполлино подхватил свою котомку и первым устремился прочь с вокзала.

— Ты где живешь? В замке?

— Нет, я переехал.

Из замка Вишню никто не выгонял, ему самому было неуютно в огромном пустом здании. К тому же с наступлением зимы там становилось холодно, а отапливать такие большие помещения было слишком дорого. Вот Вишня и перебрался в квартирку, прихватив из замка только любимые книги и личные вещи.

Теперь он лихорадочно думал, чем кормить внезапного гостя, где уложить, ведь в его коморке была только одна кровать. Вишенка не знал, как спросить, почему Чиполлино не пошел ни к кому из своих многочисленных друзей. Нужно было задать вопрос так, чтобы Чиполлино не подумал, что его обществу не рады.

Но Чиполлино заговорил об этом сам.

— Я здесь проездом, завтра утром поезд. Если сейчас сунуться к мастеру Виноградинке или куму Тыкве, они тотчас закатят застолье, пригласят соседей, а разговоров хватит до самого утра. А у меня завтра ответственное дело, хотелось бы выспаться перед дорогой. Так что посиделки с друзьями лучше отложить до следующего раза.

Вишня привел Чиполлино в свою комнатку, засуетился, накрывая на стол. Хоть он и достал все припасы, которых ему должно было хватить на несколько дней, угощение выглядело весьма скромно. Взглянув на стол, Чиполлино полез в свою котомку и выложил кусок сала и несколько лепешек.
За едой они с Чиполлино беседовали как старые друзья. О себе Чиполлино рассказывал неохотно, больше расспрашивал. Вишня тоже старался не вдаваться в подробности, чтобы его рассказ не походил на жалобы, и потихоньку рассматривал гостя. Казалось, Чиполлино остался все тем же жизнерадостным мальчишкой, губы которого так и норовили расползтись в озорной улыбке, разве что подрос да в плечах стал шире. И все же взгляд стал другим, более жестким и тревожным, хотя все таким же открытым и честным.

— Слушай, а почему ты не хочешь стать учителем? — спросил он, когда Вишня поведал о своих неудачах с работой.

— Не то чтобы не хочу, — растерялся Вишня. — Мне как-то такое в голову не приходило. Для того чтобы стать учителем, надо сначала самому долго учиться.

— Ерунда, — Чиполлино, как всегда, был настроен очень решительно. — Учителей сейчас не хватает, а ты столько всего знаешь, что вполне сможешь научить этому других.

И он настойчиво вытребовал у Вишни обещание, что тот непременно пойдет с этим предложением к мастеру Виноградинке, занимавшему пост деревенского старосты.

Помня о том, что гость собирался как следует выспаться, сразу после ужина Вишня предложил ему свою кровать, сам намереваясь лечь на полу.

— Нет, так не пойдет, — возмутился Чиполлино. — Ты же сразу простудишься, у тебя даже второго матраса нет.

— Ничего, я поплотнее завернусь в одеяло.

— Тогда давай я на полу лягу, мне привычней.

— Нельзя, ты же гость.

— Раз так, ляжем на кровать оба, авось поместимся. Не такие уж мы толстые, не то что синьор Помидор. Он и один на этой кровати не поместился бы, — и Чиполлино рассмеялся, припомнив своего старого врага.

Вишня, смущаясь, быстро стянул с себя одежду и поскорее нырнул под одеяло. Чиполлино раздевался, не торопясь, аккуратно складывая свои вещи на стул. Когда он снял рубашку, на его спине обнаружилось несколько свежих шрамов, расчертивших правую лопатку неровными красноватыми полосами. Вишня постеснялся спросить, откуда они появились. А еще он раньше думал, что кожа у Чиполлино золотистая, но оказалось, это просто загар, и там, где кожи не касались лучи солнца, она была белой, как сердцевина луковицы.

Лежать на кровати вдвоем можно было только боком, прильнув друг к другу. Вишне вспомнилось, как однажды, вот так же тесно прижавшись, они сидели в вагоне поезда, стараясь не попасться на глаза синьору Апельсину. Тогда Вишенке пришлось выручать попавшего в переделку Чиполлино и платить за него штраф. А потом они возвращались домой, весело болтая и дурачась, и Чиполлино начал расспрашивать Вишенку, нравятся ли ему девочки и целовался ли он хоть раз. Вишенка смущался и краснел. В замке с девочками было не очень, если не считать его вдовых теток, а в деревню юного графа не пускали. Была еще служанка Земляничка в белом фартучке и с белой наколкой в волосах, и Вишенка несколько раз видел, как синьор Помидор зажимал ее в углу и старался залезть под юбку толстыми, как сардельки, пальцами. А когда Вишенка болел, Земляничка так поправляла ему подушки, что касалась его своей грудью. Но почему-то Вишенка не испытывал тогда и половину тех чувств, которые испытал, прижимаясь к Чиполлино в переполненном овощами вагоне. Щеки Вишенки горели, его бросало в жар, а в штанах стало нестерпимо тесно. И он прекрасно понимал, что с ним происходит, потому что с теоретическими знаниями у него всегда был полный порядок. В замке была обширная библиотека, а теток мало занимал вопрос, что именно читает их юный племянник, гораздо больше их волновала сохранность самих книг.

— Эй, ты что, спишь?

Вишня так задумался, что не сразу понял, что к нему обращаются, а Чиполлино, видимо, забыл, что собирался выспаться. Разговаривать, повернувшись к собеседнику спиной, было невежливо, и Вишня попытался развернуться, но очки за что-то зацепились в темноте и съехали на сторону.

— Ты даже спишь в очках? — удивился Чиполлино, возвращая их на место.

— Нет, обычно снимаю. Но без них я почти ничего не вижу.

— Что же ты хочешь увидеть ночью? — рассмеялся Чиполлино.

— Тебя, — сообразив, что проговорился, Вишня рассердился: — Дурацкие очки! Всегда их ненавидел, но без них я как слепой крот.

Он попытался стащить их с носа, но Чиполлино остановил его руку.

— Не надо. Тебе идет, — сказал он серьезно. — Когда я увидел тебя гуляющим по саду в этих самых очках, сразу подумал, что ты очень умный. А еще на тебе были короткие штанишки и чулки как у девочки. Подумать только, трогательные белые чулочки! Где они сейчас?

— Их больше нет, — Вишня, пряча горящие стыдом щеки, попытался отвернуться и почувствовал, как Чиполлино гладит его по ноге.
— Жаль, — шепнул он. — Ну хоть очки остались, — и осторожно провел пальцем вдоль переносицы, где был едва заметный след от перемычки.

И тут Вишня подумал, что ради этого момента он так долго делал вид, что не понимает намеков Землянички и что упускать его ни в коем случае нельзя. Он сделал еще одно усилие, чтобы развернуться окончательно, обхватил Чиполлино за шею и неумело поцеловал в губы. Очки опять съехали, и он сердито сдернул их и положил на стол, благо в маленькой комнатке все было рядом.

Чиполлино не удивился ни его поступку, ни решимости, с которой тот действовал, и в один поворот подмял Вишню под себя. Они возились на узкой койке, примериваясь, исследуя друг друга с помощью рук и губ, и Вишне происходящее не казалось странным или неправильным. И только когда пальцы Чиполлино скользнули между его ягодиц и надавили, нащупывая вход, он забеспокоился.

— Подожди. Нужна же специальная смазка, я читал. Ну, теоретически.

— А меня теории некому было обучать, приходилось все сразу на практике пробовать, — Чиполлино привстал на колени и потянулся к стоявшей на столе и уже остывшей масляной лампе.

И Вишня расслабился: Чиполлино он доверял, как привык доверять во всем. Ему казалось, что теперь все наконец встало на свои места и для них наступило то самое счастливое будущее, о котором они мечтали, обнимаясь на крыше замка. И неважно, что выглядело оно немного не так, как предсказывалось, ведь главное, что они были счастливы. Он сжимал в объятиях Чиполлино, и из его глаз текли слезы, не то от избытка чувств, не то от острого запаха лука.


Расплата наступила утром, едва Вишня открыл глаза. Тело ныло, как после тяжелой работы, хотя он думал, что болеть должна только задница. Но не это послужило причиной его плохого, почти траурного настроения. Он проснулся один. Не было и котомки Чиполлино, только на столе остался недоеденный с вечера шматок сала, и это уже напоминало плату за постой. Они ведь ничего друг другу не обещали. Вишня сам почему-то решил, что у них есть совместное будущее, но Чиполлино мог думать иначе.

Вишня сидел некоторое время, тупо глядя перед собой, а потом решительно помотал головой. Нет, не мог его друг исчезнуть вот так, не попрощавшись. Он слишком честен для такого поступка. Значит, что-то произошло, и у Чиполлино были причины уйти.

До поезда оставался почти час, и, стряхнув оцепенение, Вишня оделся и бросился на вокзал. Ему нужно было знать наверняка, что произошло между ними ночью.

Чиполлино нервно ходил по платформе. Заметив Вишню, он радостно замахал рукой и закричал, как бывало:

— Вишенка! Я уже хотел бежать за тобой! Думал, ты проспал и не успеешь к поезду.

— Но почему ты меня не предупредил, что будешь ждать на платформе?

— Не хотел будить, ты так сладко спал, — пожал плечами Чиполлино. — А у меня возникло срочное дело. Я был уверен, что ты придешь. Не думал же ты, что я уеду, не попрощавшись.

У Вишни отлегло от сердца, а Чиполлино сунул ему в руку какую-то бумажку.

— Вот, держи, это твое назначение. Ты теперь синьор учитель. Я забежал утром к Виноградинке, решил, что ты можешь постесняться и не пойти сам.

Поезд дал сигнал к отправлению, и Чиполлино, обняв Вишню на прощание, запрыгнул на подножку.

— Я приеду! — крикнул он. — Съезжу по делу и вернусь! Я вернусь к тебе!

Вишня в одной руке комкал важную бумагу, а другой махал вслед уходящему поезду и как никогда сильно верил в светлое будущее.

Название: Демкина тайна
Канон: Самуэлла Фингарет, «Демка – камнерез владимирский»
Автор: fandom Detskaya Klassika 2016
Бета: АД
Размер: мини, 1084 слова
Пейринг/Персонажи:

спойлер!

Апря/Демка
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Примечания: AU (

спойлер

Апря - оборотень), постканон
Краткое содержание: cтарая истина — друг познается в беде
Для голосования: #. fandom Detskaya Klassika 2016 — «Демкина тайна»

Трудно шла работа над Успенским собором, медленно двигалась. Оно и понятно — шутка ли, такую громаду возвести, да не из кирпича, как в Киевской Руси строили, а из белого камня-известняка.

Неустанно секли камень, обтесывали, потом многопудовые плиты хитроумными блоками поднимали — и росли стены, все выше и выше становились.

Без устали трудились и камнерезы, киянками оживляя известняковые глыбы. Появлялись из-под резца то замысловатые узоры, то невиданные птицы и заморские звери.

Дотемна работал Демка, порой и ночевать оставался в посаде. Ляжет на сене под навесом, свиткой укроется — ночи теплые, короткие, много ли надо? Бывало, спать и вовсе не хотелось. Жевал Демка травинку, рассматривал звезды да мечтал, как скоро докончит он резать свирепого пардуса и самому великому князю Андрею Юрьевичу покажет работу.

Домой же путь был неблизкий — через весь посад и торг пройти, потом низинкой, в овраг глубокий спуститься и по крутой, едва заметной тропке вскарабкаться вверх, к старой раздвоенной рябине, что нависала над склоном. Отсюда краем оврага еще с треть версты надо было идти, и всегда, когда бы Демка ни возвращался, встречал его здесь, у рябины, Апря. То ли чутьем своим волчьим угадывал, то ли еще что. Стоило Демке показаться — и налетал сразу, хвостом крутил, точно мелкая собачонка, на задние лапы вставал и дотягивался шершавым красным языком до лица, а Демка знай смеялся и трепал Апрю по жесткой шерсти. Так и шли всегда до самого дома бок о бок.

Всегда, да не в этот раз.

Постоял Демка у рябины, посвистал и, Апри так и не дождавшись, двинулся к дому — может, на полпути встретятся. Но томило уже душу беспокойство: отчего не пришел верный друг, куда запропал?..

В лес его повлекло, в стаю, к волчице? Или, может, с Иванной, Демкиной сестрой, остался?

Нет, темен был двор и тих, оконце сестриной избы заволочено. Вспомнил Демка, что говорила она — поедут, де, скоро родителей мужа навестить в Суздаль, седмицы на две, а то и поболее. Вот, видно, и уехали.

Вдруг померещилось Демке, что возле плетня в дальнем углу кто-то скулит тоненько. Прислушался — и точно, у самого леса, за хлевом, словно бы щенок маленький плакал. Да только откуда там щенку взяться?..

В два прыжка домчался Демка, раздвинул высокую траву и увидел Апрю. Без движения тот лежал, распростав лапы, а из пробитого стрелой бока сочилась кровь. Захолонуло сердце — опоздал...

Дрожащими пальцами осторожно погладил Демка Апрю промеж ушей, и диво — задрожали веки, приподнялись. Попытался Апря лизнуть хозяйскую руку, но не смог, уронил голову на землю и застонал бессильно, глядя с почти человеческой тоской и болью.
Видать, не уберегся, подстрелили его где-то, полз Апря, покуда силы были, до тына добрался, а дальше уж не смог.

Тут на счастье выглянула из-за туч полная луна, так что смог Демка осмотреть рану. Да толку-то! Все равно не понять было, задела стрела внутренности какие или нет. Вытаскивать ее надо, кровь унимать да перевязывать.

С натугой поднял он Апрю и понес в избу. Нелегко пришлось — оставался Демка по-прежнему тонким, как ивовый прут, и узкоплечим, только вверх вытянулся.

Посмеивалась Иванна: «Не впрок тебе, братец, каменотесная работа пошла. Совсем как щепка стал, солнцем прокаленная. Сменил бы ты закольник на отцовский молот добрый — польза бы вышла!». Апря же, напротив, на диво крупным и сильным волком вырос; без труда он Демке до плеч доставал, коли вставал на задние лапы.

Не хватало сейчас Иванны, ой как не хватало. Уж она-то прирожденной травницей была, многое исцелять умела, а уж раны — и подавно. Чуткие у Иванны пальцы. Бывало, положит руку на лоб, и тотчас уймется настырная головная боль.

Пришлось Демке вспоминать лихорадочно все, что от сестры знал. Стрелу-то он вытащил. Добро, что она простая оказалась, без зазубрин да крючков. Теперь же кровь запереть надо было, а то сочилась все, не унималась никак.

Сделал Демка, как сестра учила, кашицу из травы порезника и полез в подпол смолу-живицу доставать. Слышит вдруг — не то зарычал, не то вскрикнул Апря.

Вихрем взлетел Демка по шатким ступенькам — и обомлел: вместо волка пораненного лежал перед ним на лавке, вытянувшись ничком, молодой мужик. Тело сильное, поджарое, ладное, на груди шрам старый от медвежей лапы; волосы чуть не до пояса, таким и девка любая позавидует, лицо безбородое, глаза закрыты — без памяти лежит, только дышит часто.

Первым желаньем было у Демки из избы вылететь и бежать без оглядки, но сумел он себя пересилить. Подумалось — негоже так друга бросать. Сколько лет Апря бок о бок с ними жил, Иванну охранял от лихих людей, когда не было Демки рядом. Сроду никакого зла не видел от него Демка. Значит, и теперь не бросит, не оставит на верную смерть, хоть и оказался Апря не волком, а оборотнем всамделишным. Да и негоже ему, кузнецову сыну, бояться, испокон веку ведь кузнецы с нечистыми знались.

Все сделал Демка как полагается — рану промыл, сверху из порезника кашицу и тряпицами чистыми перевязал накрепко.

А за окном уж светать начинало. Присел Демка передохнуть возле Апри да и не заметил, как задремал. Проснулся, когда уж солнце к полудню шло. Глядь — а на лавке опять волк растянулся. Перекинулся, значит, пока Демка спал.

Еще два дня лежал Апря бесчувственный. На третий глаза открыл, хозяина узнал, хвостом вильнуть попытался. Седьмицу целую жар у него был, так Демка в посад не ходил, с Апрей сидел, водой поил да повязку менял с целительной смолой. Мало-помалу начал вставать Апря, во двор выходить, на солнышко, а там и совсем ожил, бегал попятам, ластился.

С волнением ждал Демка следующего полнолуния. Уж очень сомнения одолевали: а вдруг ему все привиделось? Но нет, снова оборотился Апря.

Только-только светило ночное показалось, а он уж облик человечий принял. «Здравствуй, — говорит, — Дементий». Глуховатый голос у него оказался, негромкий. Так до рассвета за разговорами и просидели. Только о прошлом своем неохотно рассказывал Апря, отговорился — не помню, мол, ни родителей, ни стаи. Кто ранил его, тоже сказать не захотел, «лихие люди» — вот и весь сказ.

Садился, бывало, Апря у Демкиных ног, голову ему на колени клал, обнимал горячими ладонями: «Два раза ты от смерти меня спас, вовек я тебе благодарен буду». И словно жаром окатывало Демку от этих прикосновений, так что аж дышать делалось трудно. Не знал Демка, что с ним творится, не понимал, отчего ему так приятно, когда ласково трогает Апря, прижимается к коленям, по спине гладит, и словно мурашки бегут по телу, словно мед внутри разливается, а сердце торопится, захлебывается.

В такие мгновенья замирал Демка, шелохнуться боялся — а ну пропадет Апря, наваждением колдовским окажется? Перебирал тихонько его волосы длинные, они цветом как подернутые пеплом угли были, густые на диво и будто чем-то горьковатым пахли, вроде травы полыни.

Так и повелось — стал Демка дни считать до полнолуния. Никому он про Апрю не сказывал, даже сестре Иванне словом не обмолвился, хотя уж на что они близки были. Только его эта тайна была, Демкина.

Название: Приближался шторм
Канон: Юрий Энтин (сценарист), мультфильм «Голубой Щенок»
Автор: fandom Detskaya Klassika 2016
Бета: fandom Detskaya Klassika 2016
Размер: мини, 1596 слов
Пейринг/Персонажи: Голубой Щенок, Черный Кот
Категория: джен, преслэш
Жанр: мистика, драма
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Люди шептались о том, что он проклят Морским Дьяволом и если выйдет в плавание, то волны накроют весь город.
Примечание: AU, хуманизация
Для голосования: #. fandom Detskaya Klassika 2016 — «Приближался шторм»

С севера приближался шторм.

В портовом городе усилившийся ветер был влажным и соленым. Скрипели мачтами покачивающиеся у пристани корабли. Серое от дождевых туч низкое небо на горизонте сливалось с таким же серым холодным морем. Мутные от поднявшегося со дна песка и водорослей волны шумели, с нарастающим шорохом накатывая на берег.

Голубой Щенок помог торговцу рыбой дотащить улов до рынка и поставил тяжелый ящик за прилавок. Здесь до тошноты пахло рыбьими потрохами, а под ногами скрипела чешуя. Жена торговца, с утра до ночи орудующая разделочным ножом, прикрикнула на Голубого Щенка. Он замешкался подле груды блестящих рыбин, у которых были разинуты рты и выпучены белесые глаза.

Торговец сунул ему в ладонь горсть мелких монет, скользких от пота и воды, и прогнал от прилавка. Голубой Щенок мог отпугнуть покупателей. Его в городе не любили.

Он шел, вновь спускаясь по кривым улочкам к морю, и грохот волн поднимался над всеми прочими звуками. Отрывисто кричали чайки со стороны берега. Они не решались подняться в воздух перед приближающейся бурей. Правы были рыбаки в порту, которые еще ранним утром в полный штиль говорили, что к вечеру поднимется ветер.

Рыбаки относились к Голубому Щенку равнодушно и незлобиво, но с собой в море никогда не брали. Ему не было места на их легких парусных лодках, потому что он не такой, как все. Люди в городе иногда шептались за его спиной о том, что он проклят Морским Дьяволом, и если выйдет в плавание, то волны поднимутся высоко, выше шпиля церкви, и накроют весь город. Щенок не знал, почему и как его прокляли — да и никто не знал.

У него с детства были голубые волосы, нечеловеческого цвета, как море в погожий день. Может быть, он был таким в мать или в отца, но он их не знал. Его, новорожденного, нашли на берегу в сплетении водорослей, оставшихся на песке после отлива. Море выплюнуло его на сушу, как люди сплевывают мелкие колкие рыбьи кости. Море не принимало его — так говорили люди, — и заходить в воду ему запрещалось.

У него не было имени, только кличка. Патер, человек не злой, но пугливый, отказался его крестить, чтобы дать имя ангела-хранителя, и никогда не позволял переступать порог церкви. Но в церковном саду Голубой Щенок работал, особенно тогда, когда поспевал урожай и у персиковых деревьев ветви склонялись до земли под тяжестью ярких, сладко пахнущих плодов.

Когда Голубой Щенок свернул на темную улочку, где дома тесно лепились друг к другу, с неба упала первая дождевая капля. Вторую он поймал в ладони, чистую и прозрачную, и задумчиво разглядывал, бредя дальше. Он миновал качающуюся на ветру вывеску, и из распахнутой двери на него дохнуло кислым запахом пива и жареного мяса. Хозяин трактира зычно выругался и швырнул на крыльцо большой темный куль тряпья. Дверь с грохотом закрылась, и куль зашевелился и развернулся, оказавшись человеком в потрепанной темной одежде. Человек медленно и неуклюже сел на ступеньку крыльца, вытянул длинные худые ноги. Его молодое лицо было загорелым дочерна, а ладони мозолистыми, с морской солью, засевшей под полукружиями ногтей.

— Ты моряк? — спросил Голубой Щенок, опустившись на корточки перед незнакомцем и пристально, в упор разглядывая его. Щенку часто говорили, что благовоспитанные дети не должны так пялиться, но он не мог себя побороть. Ему было любопытно.

— Я — пират, — голос человека в черном звучал низко и сипло, будто крепко прокуренный, но был мягким и звучным.

Он протянул Щенку руку с длинными цепкими пальцами, на коричнево-медовой коже белели мелкие шрамы.

— Меня зовут Черный Кот. Можно просто Кот. А тебя?

— Голубой Щенок, — тихо ответил Щенок, несмело прикоснувшись к теплой шершавой руке Кота. — Тебя тоже не крестил патер? У тебя нет имени?

Кот выпустил его руку и только сухо и коротко хохотнул в ответ, показав острые зубы, а потом серьезно посмотрел на Щенка. Прищуренные глаза Кота были странного переменчивого цвета, неуловимо перетекающего из янтарного в стальной.

Он одним пальцем прикоснулся к волосам Щенка.

— Ты крашеный? Откуда ты взял синий пигмент? Он дорогой.

— Я родился голубым.

Кот с недоверием ухватил одну короткую прядь и потер ее, влажную от накрапывающего дождя.

— Краска не сходит, — он хмыкнул и приблизил свое лицо к лицу Щенка. От Кота терпко пахло табаком, дешевым молодым вином и восточными острыми пряностями, но сильнее всего тянуло морем и солью. На его скуле наливался большой синяк, и левый глаз начинал понемногу заплывать.

Он покачнулся, а из его рукава на каменную ступень выпали игральные карты, старые, с выцветшими на солнце рисунками. Они были такими измятыми и захватанными, что едва читались масти.

— У тебя два пиковых туза, — удивился Щенок. — Так бывает?

— У меня бывает. Пики — моя масть, — хрипло проворчал Кот, с трудом собирая карты. Его качало и вело, и только сейчас стало ясно, что он пьян.

— Но сегодня мне не везло. Проигрался — заметили моего Джокера.

Он легко взмахнул рукой, и между его пальцев появилась карта со скалящимся в улыбке черно-красным шутом.

Кот постучал Щенка по лбу картой, дыхнул в лицо запахом спирта и кислого зеленого винограда и, понизив голос, доверительно сообщил:

— Я проиграл деньги капитана. Он дал мне серебра, чтобы я купил бочонок вина и пару свиных окороков. Капитан меня убьет. Как есть убьет. Брюхо вспорет, точно рыбине, или пустит кровь и скинет в море за рифами, где кормятся акулы.

— Ты умрешь? — Щенку до слез стало жалко, что Кот пропадет в море и больше его не будет, а через пару недель волны выбросят на берег распухшие просоленные останки. Здешнее течение часто выносило трупы на отмель за скалами, где копошились мелкие суетливые крабы.

Кот не ответил, а его обветренные губы растянулись в задумчивой улыбке.

— Хочешь посмотреть на наш пиратский фрегат? Мы остановились в порту, чтобы переждать шторм.

— Хочу.

Они пошли вниз, к морю, а нарастающий ветер шумел, трепал черные, коротко остриженные волосы Кота. По его смуглому лицу скатывались капли редкого дождя, и смотрящему на него Щенку иногда казалось, что Кот пьяно плачет о чем-то своем, кошачьем. Длинные тонкие ноги Кота заплетались, и когда он поскользнулся на влажных булыжниках, Щенок подхватил его и обнял за пояс, поддерживая.

— А ты сильный, — хмыкнул Кот, опираясь на его плечо.

Щенок лишь кивнул. Так все в городе говорили. Он еще не пошел в рост и был на голову ниже Кота, но сердцем чувствовал, что к следующему сезону штормов вытянется вверх.

— Вы, пираты, грабите людей? — Рыбаки много раз пытались объяснить Щенку, но он все равно не понимал, зачем отбирать чужое и присваивать себе.

— Богатых людей, — в ухо ему горячо выдохнул Кот. — Потому что у них всего слишком много. Им столько не нужно, и мы забираем излишки. Ваш городишко мы грабить не станем. Тут есть только кислое вино, недурные персики и рыба.

Под усилившимся дождем, вдыхая влажный горький ветер, они вышли к причалу. Фрегат с убранными парусами темнел на фоне матового холодно-серого моря. Черный мокрый флаг плескался у грот-мачты. Упругие волны с белыми бурунами бились о деревянные борта, оставляя на них хлопья пены.

— Хочешь на палубу? — изменившимся сладко-заискивающим голосом произнес Кот, крепко вцепившись в плечо Щенка. — Я и трюм покажу.

— Нельзя. Я проклят.

Сердце Щенка забилось быстро и тревожно, он, как иногда с ним бывало, сказал первое, что пришло на ум:

— Ты хотел бы увезти меня и продать на востоке, где за редких рабов платят золотом. Ты бы много выручил за здорового невольника с синими волосами.

Он сказал и умолк, плотно сомкнув дрожащие губы. Он не знал, откуда взялись эти слова — их принесло ему море. Порой ветер и волны подсказывали ему, нашептывали разные диковинные и страшные вещи. Однажды он сказал патеру, что нужно искать нового ночного сторожа для церкви. Через три дня море забрало дежурившего по ночам пожилого мужчину, разбив его лодку о скалы. С тех пор патер крестился каждый раз, когда видел Голубого Щенка, и прижимал к груди четки высохшими старческими руками.

— А ты непростой малый, — сухо и трезво отметил Кот, выпрямляясь. Теперь он стоял твердо и не качался под порывами ветра. Его ладонь все еще лежала на плече Щенка, легкая и теплая.

— Меня выплюнуло море, — спокойно объяснил Щенок и достал из кармана горсть гнутых медяков. — Вот, возьми. Этого мало, но хоть что-то.

— Зачем?

Кот пытливо посмотрел на него левым глазом, заплывшим из-за распухшей щеки, и правым, прозрачно-серым, как волны перед бурей.

— Мне не нужно, я заработаю еще, — сказал Голубой Щенок, вкладывая монеты в его свободную руку. — А ты пират. Ты не можешь работать, потому что пираты не работают, а только грабят. Верно?

— Верно, — медленно проговорил Кот, убрал медяки в карман, а Щенку протянул игральную карту со смеющимся Джокером. — Не хочу тебя грабить, да и продавать тебя расхотелось. Возьми. Давай обменяемся подарками.

— Как друзья?

Щенок улыбнулся, пряча от ливня игральную карту за пазухой. У него никогда не было друзей.

— Пожалуй, как друзья, — хмуро согласился Кот, по лицу которого струился дождь. — Не хотелось бы быть врагом сына Морского Дьявола.

О причал всем темным телом разбилась высокая волна. Щенок облизнул соленые от брызг губы и возразил:

— Я ему не сын. Он меня проклял.

— Да кто тебе это сказал? Патер, торговец рыбой, трактирщик? Или портовая шлюха? А может, вышибала в дешевом баре или пьяный рыбак?

Кот тревожно посмотрел на море и, наклонившись к Щенку, зашептал:

— Не удивлюсь, если этот город смоет волнами, когда ты его покинешь. Этому крысиному городку самое место на дне… А теперь уходи. Может, свидимся когда-нибудь в других портах.

Голубой Щенок пошел прочь по скрипучему мокрому песку. Иногда он оборачивался, но за маревом дождя не мог различить силуэт Черного Кота или мачты и корму пиратского фрегата. Щенку показалось, что и Кот и корабль были лишь его сном, но он нащупал за пазухой Джокера и осторожно сжал.

Он дошел до Церкви по пустым улицам, глядя на дома с запертыми ставнями, и по вымощенной камнями тропе вновь спустился к морю. Голубой Щенок долго стоял на берегу, который лизали набегающие волны, а потом медленно шагнул навстречу прибою.

Он впервые в жизни зашел по щиколотку, и волна, налетев, до пояса обдала его холодным потоком.

С севера приближался шторм.

Скачать все тексты: doc, rtf, txt, pdf, fb2, epub

Пост 1 | Пост 2

---

11.08.2016 в 09:19

Пишет  Diary best:

Пишет  Ежевичное вино:

Две забавные короткометражки. В свете последних событий, связанных с огромной популярностью копии статуи Давида у выставки «Микеланджело. Сотворение мира», весьма актуально)

+1

Не свое | Не Бест? Пришли лучше!

---

cs314730.vk.me/v314730349/75ce/Sf2iCJ75zM4.jpg

На этой фотографии автор того, что я только что запостил))) фамилие не сказали)))

---

А могущества-то сколько во мне, могущества! Скажу прямо: этого я, Вася
Куролесов, от себя не ожидал! Чтоб так запросто, пусть и в духе, меняя свое
сознание, сигать от одного мира к другому, от одного уровня к третьему - да
если бы даже Заморышева меня раньше в этом убеждала, я бы ее просто потряс,
как лягушку, чтоб не капала на мозги.
А теперь, вот надо же, все, что она говорила, сбывается. Но о многом,
Катя, однако, умалчивала...
Хохочу, хохочу, хохочу!
Мысль моя и мое "я" облетают все эти поганые, пусть и блаженные, миры.
Всюду-то я заглядываю и подглядываю, всюду сую свой нос, неугомонный, как
тот Васенька, что бегал по улицам расейского городка, навевая на прохожих
мысль о сумасшествии.
Я и здешних обитателей пугаю. Потому что я как бы все космические
законы - по воле Невидимого - перескочил и пугаю всех своей
нестандартностью.
О звезды, звезды! Хохочу, хохочу, хохочу!
Тут недавно я в один пласт заглянул: время-то у них, матушка-покойница,
длится не как у нас, а медленно-медленно, и живут они, паразиты, до
нескончаемости, по-нашему если считать, по-глупому, то миллионы и миллионы
лет. Все такие блаженные, самодовольные, боги, одним словом. Тела из
тончайшей субстанции.
Ну я по могуществу своему одного пнул как следует, он даже ошалел от
такой необычности. А я праязыком Вселенной шепнул ему: лягнуть бы вас,
паразитов, богов то есть, лошадиной мордой, предсмертной такой, со слюнями и
обезумевшей, сразу позабыли бы про свое блаженство, индюки.
Они, маманя, вроде олимпийских богов. Очень осерчал тот, кому я шепнул.
Но со мной не справишься, защиту я знаю: не дурак.
И на прощание ему сказал: и на вас управа будет, не думайте, что всегда
духовными пузырями такими бесконечными будете раздуваться, и вам конец
придет.
И чего они нашли хорошего в этой бесконечной своей радости и
блаженстве? Одна тупость и никакой Бездны. Сиди себе и радуйся миллионы лет.
У нас бы все с ума посходили от таких надежд.
Полетел дальше - то вниз, то вверх. Но демонов я тоже не люблю, между
нами говоря, они еще хуже небожителей. Сволочи. Только под себя работают. Но
в основном: они Главного боятся. А Главного бояться, значит, Бездну не
знать, значит, самое глубинное мимо себя пропустить. Те, небожители,
особенно которые повыше, вьются вокруг Главного по глупости, дескать, и мы в
Свету, а самой великой тайны не знают, а эти, демоны, трясутся при мысли о
Духе Главного, думают, что исчезнут при ем. Боятся!
А я Главного не боюсь, потому что... Ха-ха-ха! Хохочу, хохочу, хохочу!
И все эти звезды, все эти миры, все эти галактики и боги - как
горошинки в моем сознании. И не я от них зависим, а, уж скорее, они от меня.
Маманька! Понимаешь ты теперь, кого ты родила?
Если увижу тебя сквозь все эти бесчисленные сверкания и рыла, помету,
ей-Богу, помогу выбраться!
А у нас на Руси все-таки хорошо, все миры обсмотрел, обнюхал, время тут
ни при чем - и пряму скажу: невероятно хорошо у нас на Руси! Почему?
Поймете, может быть, в свой срок. И Русь-то, кстати, есть не только на нашей
грешной Земле.
Я бегу, бегу, бегу! ...Звезды милые, богами руководимые, не обижайтесь,
я вас тоже по-своему люблю.
Я ведь хам хамом, а от любви никогда не отказывался. Бывало, шикнешь на
кого-нибудь, а потом как приласкаешь! Ласку мою люди на весь век помнить
будут, как не забудут они Ваську Куролесова, если хоть раз заглянули мне в
очи.
Я теперь по вселенным гулять люблю: они для меня как закоулочки стали.
Где померзее, где поблаженней - а суть одна. Для меня что ад, что рай - одна
потеха. А ведь страдают существа, страдают, иной раз долго: ах, как долго! -
или это их тени? Грустно мне от этого, и не хочу я до конца все понимать...
А главного - насчет страданий во Вселенной - и спрашивать не надо:
ни-ни, не тревожьте! Не так все просто, как во сне кажется.
Бывает, что я и хаос приму: ум мой первозданный так и забьется, как
сердце от влюбленности первой, при мысли о хаосе, точно в ем, в родимом,
сокрыто, но не проявлено то, о чем я. Вася Куролесов, всю жизнь мечтал!
Во Тьму, во Тьму ухожу, на поиски Непостижимого и несовершившегося еще!
А для отдыха: гуляй, Вася Куролесов, по всем мирам: туда плюнь, там
нахами, там руку пожми, там начуди на все оставшееся до конца мира время!
Гуляй, Вася, гуляй!
Я и на Землю не прочь иной раз заглянуть.
Тут, к примеру, генералу одному, великобританчику, показал я существо
некое во сне, можно сказать, приоткрыл просто завесу, так великобританчик
этот, а ведь атомным флотом командовал, так трясся во сне, что, когда
проснулся, незаметно для самого себя с ума сошел. В сумасшедший дом его
посадили.
Я порой люблю смертных щипать. А существо то, которое генеральчику
этому явилось, я потом сам пригрел: и вправду страшен, таких во Вселенной
нашей не так уж и много... А затем, после посещения Земли, взмыл я вверх и
демиургу одному план подсунул сотворения мирка: но изрядно жуткий и
перевернутый. Я ведь похулиганить люблю. Даром, что ли, при жизни на бабе,
как на лошади, скакал. А демиург тот - сбег, больно мирок этот, предложенный
мной, показался ему не в меру, не вместил он, в общем, его.
Боже, боже, сколько чудес на свете!
Я тут, между прочим, Заморышеву узрел: после смерти земной невиданной
такой и своеобычной монадой взвилась. Барыней, одним словом, стала. А ведь
на Земле была так: побирушка убогая. Много у нас на Руси таких "убогоньких",
не дай Бог... Но я ведь предупреждал: девка была не простая!
С ней у меня какая-то связь есть.
Бедного Витю Катюшкина я все-таки не удержался - попу жал: подсунул ему
в полусне, в момент его пробуждения, видение, а был это образ самого
Витеньки - каким он будет в очень отдаленном, даже по звездным масштабам,
будущем. Не знаю, уразумел ли Витька, что самого себя встретил, но только
после такой встречи он долго-долго плакал, малыш, а потом запил.
Непонятливые все же эти смертные, тугодумы беспомощные, дальше своей
планетки, и то ее маленького среза, ничего не видят, но, может быть, это
даже к лучшему. А Витьке этот образ его самого, чудика с бесчисленными
головами, я подкинул, чтоб подбодрить Витю А он, точно курица бессмысленная,
закудахтал да и запил со страху. А чего самого себя бояться-то?
Ухожу, ухожу.
От всей Вселенной, от богов и демонов, от людей и лошадей и от всего
прекрасного тоже.
А себя я все-таки до конца не пойму.
Из Вселенной я вроде вышел в Неописуемое, в Божественное, в Абсолютное
- все на месте, как надо. Бог есть Бог - и все равно, даже после этого, я
все бегу и бегу! Куда ж мне теперь-то бежать, после Божественного? И покой
вечный в меня вошел, но я покой не люблю до конца и силою воли его отрек.
Почему ж я покой-то высший не жалую, Вася, а?
Ну что ж, вся Вселенная - миг в моем сознании, а парадоксов много.
Да, вспомнил... Я ведь тело-то свое земное забыл в труп превратить,
позабыл кинуть его насовсем. Я ведь иногда в него входил для смеха. А теперь
пора, пора... И записки свои кончаю. Ухожу я. Господи, или к Тебе, вовнутрь,
в себя, или в такую даль, что ее и никаким знаком не обозначишь, никакой
Пустотой не выразишь.
Я бегу, бегу, бегу-у-у!..

---

Мамочка, мама моя! Родила бы ты меня божественно, без смерти, полетел
бы я на звезду, но скажу тебе, мне и в смертном теле моем иногда хорошо
бывает! Вот так. Вася Куролесов понимает жизнь. Вдруг тепло-тепло становится
и в груди райский покой наступает, сердце почти не бьется, все хорошо, одно
бытие.
И думаешь тогда: и чего тебе, Васек Куролесов, попрыгун ты эдакий,
надо? Сидел бы и спал внутри себя - а ты все, мол, звездный медведь, трупы,
луна, существа неведомые, бесконечное...
Куда со свиным человечьим рылом-то прешь? Ведь наколешься, а... Буду
завтра бегать до тех пор, пока кого-нибудь не сшибу - туда, с этого мира, в
пропасть невидимую...
Записи Васи Куролесова после того, как Заморышева отметила,
что он стал "потусторонним чудовищем"
Кто я теперь? По виду еще, конечно, Куролесов Васька все-таки.
Милиционер вот случайно приходил, я ему паспорт в морду сунул, он посмотрел,
честь ни с того ни с сего отдал и ушел... Два дня назад выл на невидимую
планету...
...Внутри меня растет скрытое тайное существо, и я, Вася Куролесов,
постепенно им становлюсь. Существо это и есть, может быть, подлинный
Куролесов, а тот, который был простым человеком, потом лошадью, затем
бегуном,- тот исчезает. А я вхожу в того, тайного, что внутри меня. И ум мой
входит в него, уже умом не становясь. И описать его для меня нет никакой
возможности. Страшен он, страшен! Кто он? Неужели это я сам?!
...Все свершилось! Чудо произошло. Потерял я, Вася Куролесов, смертный
облик свой, и теперь мне Вселенная как лужа.
Я стал Им.
Вчера навсегда простился с прежним Куролесовым... Тело мое лежит на
кровати, само по себе, а я, новый Вася Куролесов, вышел из него и
путешествую. Хи-хи-хи! Иногда буду возвращаться и записывать что-нибудь,
чтоб прочитавший с ума (низшего) сошел. А потом хорошо для смеха побывать с
виду смертным дурачком таким и пройтись по улице, зная, что ты - вне смерти,
как боги. Ишь ты!
И кто со мной такое совершил? Или то существо внутри, я сам то есть?! А
другие?!
Облетаю я, Вася Куролесов, Вселенную, видимую и невидимую, как все
равно она поле какое-то для конька-горбунка. Сколько рыл перевидел, сколько
существ! Это же надо, Вселенную так раздвинуть, столько миров и существ
наплодить! А мне-то что - мне миры не миры, я теперь и любому миру могу
мазнуть по его сути, как все равно раньше по морде какой-нибудь лошади!
Гуляй, Вася Куролесов, гуляй, все миры для тебя открыты, все срезы, вся
Вселенная!
Я в вечную суть любому духу наплюю!
Сколько их, сколько, матушка моя покойница, если б ты знала, а то
пищишь, наверное, где-нибудь внизу, и никто тебя не видит!

---

Заморышева захлопала в ладоши от счастья.
- Ты, Вася, не бойся, - сказала она, подойдя к своему чудовищу. -
Теперь тебе будет легче. Будешь летать к звездам. Не в теле, конечно. А
того, что теперь внутри тебя, не бойся.
И Заморышева ушла, исчезнув навсегда.
- Уехала, видно, ангел наш, - задумчиво говорил Витя Катюшкин,
углубляясь в себя и посматривая на водку.
- Уехала, и ладно. Исчезла, скорее, - сурово ответил тогда Куролесов. -
Одной высшей дурой на этой земле стало меньше...
Катюшкин икнул и выпучил глаза:
- Не понял, Вася, Повтори.
- Кто бы она ни была на самом деле, не твоего это ума, Витя, - оборвал
его Куролесов.
Но Катюшкин уже стал побаиваться своего друга.
- С тобою теперь дружить трудно, Вася, - как-то сказал он ему на
прощание. - Хоть и люблю я тебя, старик. Иногда буду заходить. Ты ведь уже и
не напеваешь свое, заветное:
У меня на кухне лягушка живет,
Сыро и тямно - так чего ж ей не жить...
Неужели с этим кончено, Вась, а? - жалостливо спросил Витя на пороге.
Через месяц после этого "прощания" Катюшкин заглянул все-таки к
Куролесову. Ахнул, не узнал его - и хотел убежать.
Куролесов тем не менее успел заключить его в свои объятия.
- Не уходи, друг,- сказал он, странно дыша в лицо Катюшкина.
Ошалевший Витя спросил только:
- Почему?
- Вить, прошу тебя, может быть, ты будешь моим домашним котом, а? Я
тебя гладить по спинке буду, рыбку давать... Не обижайся лишь...
Катюшкин взвизгнул, вырвался из Васиных объятий и утек.
А Куролесов стал часто, задумавшись, глядеть на небо и звезды, сидя у
окна.
Но что поразило Катюшкина особенно, так это не просто внешний вид
Куролесова, который вроде бы оставался почти прежним, а его глаза,
радикально изменившиеся и ставшие безумными без сумасшествия,
сверхбезумными, можно сказать. После такого посещения Катюшкин уже не
решался даже видеть Куролесова, и вообще его мало кто теперь видел.
Предлагаем теперь некоторые записи, точнее, отрывки из записей
Куролесова.
ЗАПИСИ ВАСИ КУРОЛЕСОВА
(в тот период, когда он бегал, как бы скидывая с себя тело)
Я бегу, бегу, бегу... во время бега вот что мне ндравится: во-первых,
мира нет, одно мелькание, во-вторых, тело как будто, хоть на время,
сбрасывается. Я ж бегу, как лошадь, все сшибаю по пути, надысь девчонку,
дуру, почти затоптал. Она, говорят, долго ругалась мне вслед.
Тошно. Тошно на земле мне, ребяты. И лошадью когда был - еще тошнее
было. Хотя я бабы той до сих пор боюсь. Кто она была? Куда она меня уносила?
Заморышева Катька, та знает, та все знает, только молчит... Рта не откроет,
затаенная. А мне-то каково - все беги, беги и беги... На тот свет или еще
куда, что ли, разбежаться и... разом!
Но смерти я боюся. Умрешь и не тем станешь, кем хочешь. Я, Вася
Куролесов, может, хочу звездным медвежонком стать (и луну обоссать, как в
стихах сказано) - а глядишь, мне и не дадут.
Катька, Катька - кто ты? Ну, та баба - ладно, понесла меня в ад и
исчезла. А ты, Катька, ведь рядом (на ту бабу и внимания не обратила, когда
я тебе рассказал), слова страшные и непонятные говоришь, а сама как
невидимая...
Я бегу, бегу, бегу... Вчерась долго бежал. Думал, тело свое сбросил,
Нет, возвратилось, падло. Не люблю я ево. Точно оно мою волю стесняет, да и
вообще не шуба боярская, а так, дырявая шкура, из всех дыр низость одна
идет, а душа у тебя, Вася Куролесов, чудес просит.
А какие уж в теле чудеса. Одно дерьмо, болезни и скорби. Сегодня целое
утро кулаком по гвоздям стучал, телевизор поганый выключил, кулак в крови и
в ржавчине - а покоя мне все равно нет. Осерчал тогда и головой по второму
телевизору - бац! Телевизор вдребезги - а я живой, при теле.
Не так с телом борешься, Василий Петрович Куролесов, значит!